Я снова в Золотовском лесу. Еще ноют ноги после вчерашней погони за зайцем, еще руки болят в плечах, а я опять иду по старым следам и снова пытаюсь разобраться среди тысяч отпечатков заячьих лап.
Вот лежка на вершине небольшого холмика, где дневал заяц и откуда я его поднял неудачным выстрелом, вот вмятины в снегу от его первых маховых скачков, а вон они уже пропадают в кустах. В кустах, я знаю, есть небольшое красное пятно - здесь заяц присел отдохнуть и окрасил снег своей кровью, а дальше разобраться и вовсе мудрено.
Заяц десятки раз пробегал своим следом, то скидывался в сторону, то возвращался назад, двоил, троил, снова делал скидку и большими кругами ходил до самого вечера, оставляя кое-где на снегу алые росинки крови.
А тут еще приплелись лисьи следы и все смешалось в невообразимую путаницу, которую, кажется, никакими силами невозможно расшифровать.
Но я должен прочитать лесную грамоту и найти ту скидку с большого круга, которая покажет мне, наконец, новый заячий путь. Я же подранил его, это точно, и раненый он далеко уйти не мог. Заяц хлипок, если уж попался под россыпь дробинок, от рук охотника ему не убежать.
Вот круг опять замкнут. Я облазил все кругом в пяти-десяти метрах от дорожки - нет и нет выходного следа. Да куда же ты девался, черт тебя подери? Не крылья же у тебя, в самом деле?
А лес, опушенный чистыми снежинками, весело встряхивает ветками и роняет дымчато-радужную пыль. Солнце высоко в небе и я боюсь только одного: как бы не начался снегопад. Достаточно лишь слегка запорошить вчерашний след, и я уже никогда не найду своего подранка. Я вытер шапкой со лба пот, немного остыл. Надо закурить, последовательно вспомнить вчерашний день и потом более тщательно исследовать оставшиеся незатоптанными следы...
Вчера я проснулся рано утром, еще чуть брезжило, и выскочил во двор. Отпечаток руки, который на дверной наружной скобке я оставил с вечера, был чист, не запорошен. Отличная погода.
Тимофей в этот раз пойти со мной не мог: разболелась нога. Предложил мне свою собаку - полупойнтера-полудворнягу, но я категорически отказался. Если уж идти с собакой, так с настоящей, которая тебя и голосом повеселит и вязкостью порадует. А коль нет такой, лучше самому тропить, по крайней мере какое-то наслаждение получишь, пусть даже и пустой вернешься. Еще осенью я заметил, что в Золотовском лесу в частом осиннике попадаются обглоданные деревца.
Уже было светло, когда я вышел на лыжах за околицу и направился в сторону леса. Легкий морозец чуть-чуть нащипывал щеки, но вскоре быстрая ходьба разогрела кровь. Стало даже жарко, когда я добрался до кромки осинника. Уже здесь виднелись четкие отпечатки заячьих лап, множество их разбегалось в разные стороны, но в основном все они вели с жировки в глубину осинника.
Я обошел кругом место жировки, подсчитывая входные и выходные следы, и выбрал один, наиболее свежий и прямой. Тут заяц уже не делал игривых прыжков и подскоков, а насытившись, прямо отправился на покой. Короткие прыжки были спокойны и неторопливы. Мне казалось, что я воочию вижу, как заяц самодовольно переваливается с передних лапок на задние, с задних на передние и так до самого болотца, заросшего кустами болиголова, камыша и гонобобельника. Где-то здесь, как в пуху, улегся он между кочками, выставил наружу из мягкой снеговой постели черные, словно испачканные сажей, кончики ушей и дремлет, чуть поводя раздвоенным носом. Попробуй разгляди его. А он уже давно, наверное, услыхал шорох моих лыж по снегу и чутко насторожил свои "звукоулавливатели".
Я на минуту остановился - и напрасно: нельзя останавливаться, подходя к лежке, иначе заяц уйдет прежде, чем успеешь выстрелить. И на этот раз огромный и, как мне показалось, голубой зайчище вырвался из снежного вихря и трехметровыми скачками пошел по болоту. Вот он скрылся между кочками, потом выскочил на край болотца. Еще метров двадцать - и он скроется в кустах. Я все же успел выстрелить, но неудачно.
Клочок шерсти отлетел в сторону, дробь скользнула по шкурке и вскинула брызги снега - я это хорошо видел. Но заяц успел нырнуть в кусты и скрыться из глаз.
Я бросился было за ним, но вовремя одумался. Зайца не догонишь, как ни спеши, лучше дать ему возможность ускакать подальше, успокоиться и снова залечь где-нибудь. А тогда уж вновь двигайся по следам.
Не заходя в болото, я обогнул его и пошел кустами. Здесь настиг зайца выстрел и снег был продырявлен дробинками. В снегу чуть шевелились пушинки, а немного подальше, возле самых кустов, виднелись свернувшиеся от мороза горошинки окровавленного снега. Значит, я все же попал в косого, но его коснулись лишь крайние дробинки и только слегка оцарапали.
Но заяц ушел и его надо было отыскивать, чтобы он не достался, ослабевший, какому-нибудь хищнику - такова обычно судьба подранка.
Я снял лыжи, обтопал снег вокруг пенька и присел на подложенные рукавицы. Пока трубка дымилась, я окинул взглядом окружавшие меня деревья, как бы застывшие в молчаливой дреме, и попытался мысленно представить себе путь, которым должен пойти заяц.
Примерно в километре от болотца, за осинником, пролегла широкая проезжая дорога, по которой днем часто проходили и проезжали люди, автомашины, трактора, - туда заяц не пойдет. С севера вдоль опушки Золотовского леса тянулась линия железной дороги, а со всех остальных сторон лежали голые, заснеженные, без единого кустика поля колхоза.
Единственный выход для раненого зайца заключался в том, чтобы запутать свои следы, не выходя из леса, и залечь где-нибудь в чащобе, куда и собаке трудно добраться, не только что охотнику. Но таких непролазных мест в этом лесу не было. Значит, я еще смогу поднять косого во второй или третий раз и добыть его более удачным выстрелом.
Этот вывод подбодрил меня. Я выбил трубку о пенек, сунул ноги в ремни широких армейских лыж и, не торопясь, пошел вдоль следа, держась в сторонке, внимательно вглядываясь в подозрительные кусты или под хвою укутанных снегом елочек.
Но заячьи скачки не сокращались. Следы вели дальше и дальше к дороге, потом стали загибаться вправо, к железной дороге, но не пересекли ее.
Вскоре след вывел меня к опушке леса. Я подумал сначала, что заяц пойдет через поле и уйдет в торфяные болота, лежавшие километрах в двух за селом. Но этого не случилось. След пошел вдоль опушки, все загибаясь и загибаясь вправо. Скоро уже должно быть то болотце, где я поднял его, а скидки или хотя бы сдвоенного следа не попадалось. Видимо, сильно был напуган зайчишка. Ну что ж, я не устал еще и буду преследовать добычу до тех пор, пока не удастся еще раз выстрелить.
Солнце перевалило за полдень, а заяц все еще не ложился. В конце концов я еле двигал ноги, а преследованию не видно было и конца. Хотелось плюнуть с досады и бросить бессмысленное хождение по кругу, но я все подбадривал себя: "Еще немножко, заяц непременно ляжет, он же не железный..." И все же я бы бросил тропление, если бы на шестом или седьмом кругу не случилось кое-что необычное.
Проходя в который уж раз возле отдельной группы сосен, спускавшихся по оврагу, я заметил, что на тропинку выходит еще один след - кто-то большими скачками выскочил на тропинку, протоптанную зайцем, и тоже пустился вдогонку ему. Я наклонился пониже, долго смотрел на новый след, проследил, откуда он выходил на тропку, и понял, что это лисица решила полакомиться моим зайчишкой. Лукавая кума заметила, что заяц ослаб и может стать легкой добычей, но она просчиталась. Ее бешеные скачки не достигли цели и уже через двести-триста метров она свернула в сторону, может, разочарованная неудачей, а может, напуганная мной.
Заяц снова пошел большими прыжками, а я в отчаянии посмотрел на небо и понял, что сегодня мне зайца не видать. В лесу начали сгущаться сумерки, след расплывался и скоро стал незаметен. Один раз мне показалось, что заяц выскочил с лежки совсем недалеко от меня, но все равно было уже поздно продолжать преследование.
Когда сумерки окончательно спустились на лес, я пошел домой.
Тимошка встретил меня у крыльца своей избы. Он зашел сбоку, поглядел, где подвешен заяц, и чрезвычайно удивился, ничего не увидев.
- Ты чего это пустой ныне?
Я только махнул рукой и, не снимая лыж, присел на ступеньки крыльца. В нескольких словах я описал ему мои "успехи", чем привел его в веселое настроение.
- Ловко же он тебя надул! Ищи теперь хоть до смерти, не найдешь ни в жисть!
- Почему не найдешь? - заупрямился я. - Куда он раненый денется? Было бы желание, а найти можно.
Тимошка покачал головой.
- Не знаю, а только я сроду так не делал. Ежели упустил зайца, бросай его и ищи другого, больше толку будет.
- Понимаешь, Тимофей, надо же подранка найти! Охотничье ли это дело хищников подкармливать? Не отступлюсь! Как это опозориться на все село...
Тимошка рассмеялся.
- Ладно, завтра иди с утра, а я к обеду тоже подойду. Да возьми Пальму-то, пригодится...
...Второй день шел к половине, а дело мое не подвинулось ни на шаг. Пальма попусту, как мне казалось, металась по лесу, подолгу пропадала в нем. Охотиться с собакой, которая либо вовсе молчит, либо подает голос, когда наткнется прямо на дичь, совершенно неинтересно. Я решил отдохнуть и подождать Тимофея.
День был ясный, безветренный. Солнце изредка затягивалось пленкой тумана, но затем вновь очищалось и светило ярко. Снег на соснах искрился, изредка ветки деревьев почему-то вздрагивали и роняли сухие иголки, опушенные кружевом инея. Может, белка пробиралась на более кормные места, может, синички-белощечки шныряли в хвое, отыскивая насекомых. Иногда на вершину сосны садилась сорока, раскачивалась с хвоста на нос и обратно, трескуче кричала. На сосну, под которой я сидел, прицепился пестрый дятел-березовик, прицелился к стволу и дробно застучал.
Далеко в стороне, над опушкой леса, пронеслась пара косачей, кем-то потревоженных на кормежке, за ней другая, третья... Но мне не хотелось отвлекаться и идти за ними, к тому же вот-вот должен был подойти Тимошка.
Вскоре от дороги послышался свист. Я отозвался и пошел навстречу. Мы встретились у болотца.
- Ну, какова Пальма-то, а? - спросил Тимофей, вытирая рукавом стеганки намокший лоб.
- Да никакого, черт ее поймет, где она носится...
- Запропала? Ты ее не отпускай, а то поймает зайца и сожрет, - свистел Тимоха, прихлопывая рукавицами, гукая, крякая. Я подумал, что он всех зверей распугает, но он только загоготал, когда я сказал ему об этом.
- Небось, брат, они тута пуганые? Нам же лучше, ежели заяц аль лисица поднимется, свежие следы покажет. Тогда уж Пальма даст жизни!
Заслышав Тимошкины крики, где-то на другом конце леса истошным визгом отозвалась собачонка и больше уже не умолкала.
- А что я говорил? - воскликнул Тимофей. - Погнала родимая! Теперича перехватывай косого да не зевай!..
Тимошка припустился наперерез гону, а я встал поближе к старой лежке. Истошный визг все приближался. Ясно было, что собака наседает на зверька и гонит его по зрячему прямо на лежку. Я насторожился, взвел курки. Но стрелять так и не пришлось. Собачий визг послышался совсем рядом, вот кусты можжевельника задрожали, с них посыпался снег... И вдруг на краю болотца я увидел зайца. Но какого! Он еле двигался, увязая всеми четырьмя лапами в глубоком снегу, тыкаясь носом в моховые кочки.
Я опустил ружье и растерянно, с жалостью, смотрел на измученное животное. Заяц дополз до старой лежки, ткнулся мордой в снег и замер, опустив уши на спину.
Я подошел к нему, чтобы оградить от нападения собаки, и пошевелил стволами увядшее тело косого. Заяц лишь слабо дрогнул, съежился и не издал ни звука. Я взял его за шиворот и, расстегнув полушубок, сунул за пазуху. Чувствовалось, как стремительно, хотя и слабо, бьется сердце зайчишки.
Не слыша моего выстрела, встревоженный подошел Тимофей. Я приоткрыл борта полушубка и показал ему зайца. Тимофей ахнул.
- Живой? Да это тумак! Гляди, чудной окрас какой, с голубизной... Знаешь, что такое тумак?
Я отрицательно покачал головой.
- Это помесь русака с беляком... Только бесплодный он. Так, только что крупные они бывают...
- Все ж жалко...
- Ясно, жалко... Эк ты его уходил вчера. Сроду не видел, чтобы зайца можно было загнать. Конечно, раненый он... Чего теперь с ним делать будешь?
Я немного подумал и решил отнести зайца в село и поселить его в хлеву у Тимофея. Он согласился.
Мы не стали больше задерживаться в лесу и вернулись домой. Раны на теле зайца оказались неглубокими. Мы смазали их йодом, а потом пустили зверька в хлев. Ребятишки Тимофея сейчас же заткнули все дырки в стенках, принесли ему капустных листьев.
Я в тот же день уехал в город, а через месяц Тимошка написал мне, что заяц-тумак поправился, подкопался под стенку хлева и удрал на волю. Тимошка не раз уже встречал его в том же лесу, но всегда отзывал Пальму и уходил в другую сторону.
А. Вольнов, 1959 г.