На Чертовом. Рассказ.

Други, этот рассказ был написан для Вас еще перед весенним открытием. Но, в нем чего-то не хватало. И не выкладывал, я его только потому, что искал путеводную ниточку сюжета. В этом мне помог Слава (С-300), и сам согласился принять участие в написании, да так, что моя история стала всего лишь вступлением его уникального литературно-охотничьего шедевра, чем я несомненно горжусь! И так, начнем…

По мутной глади тихого озера, медленно огибая «живые» острова шла лодка. Острова представляли собой сплетение древесно-кустарниковой и травянистой растительности, и в ветреную погоду курсировали от берега к берегу. Но сейчас мачты березок и ольхи не колыхались, а сами плавни, словно дрейфующие корабли, терпеливо ждали пока свежий, вешний ветерок вольет жизнь в их паруса. Еще скудноватая, незатейливая, но такая милая для ока охотника весенняя акварель красок разливалась вокруг упоительной палитрой.

Высокое апрельское солнце купалось в бесконечно глубокой синеве, а его теплые лучи приятно щекотали лицо и играли в темной вешней воде ослепляя глаза. Налитая соком хвоя молодых сосен изумрудом горела на фоне еще серого просыпающегося леса. Средь береговой пожухлой травы, уже проглядывали молодые ярко-зеленые стебельки. Где-то высоко тянули остатные стаи пролетных гусей, а с воды периодически поднимались, потревоженные утки.

Митяй пробирался в свой шалаш, к дальнему заболоченному берегу, подальше от возможных конкурентов – до закрытия весенней охоты оставались последние выходные. Димка был городским охотником, подсадную держать было негде, а покупать – потом девать некуда, не в суп же помощницу?! Поэтому некий компромисс был им найден - помимо небольшого сидора, на дне лодки лежали пара первоклассных чучалок, а в кармане охотничьей куртки ждал своего часа импортный утиный манок.

Лодка пересекла вереницу соединяющихся протоками озер и уперлась в прибрежные кочки, торчавшие из грязно бурой торфяной жижи. Митяй расправил голенища забродников, аккуратно, меря глубину сапогом вылез из лодки и зашагал к берегу, протаскивая свою резиновую посудину за веревку волоком. День загибал к обеду, и время до вечёрки Димка посвятил приготовлению похлебки и всяким другим хозяйственным мелочам. Его радовало то, что в пределах видимости другие охотники не появились, и когда солнце уверенно покатилось вниз, Митяй «бросил» в прибрежные оконца воды чучела, а сам забрался в скрадок.

Теплый красно-желтый отсвет начинающейся вечерней зори играл в верхушках далекого старого леса, и как только солнце начало путаться в ещё голых ветвях березовой рощицы, Димка услышал первый свист тугих крыльев, рассекающих воздух.

«Куак, куак, куак…Куак, куак…Та, тааа-та-та-та» - заработал манок. Но этих развернуть у Митяя не получилось.

«Куак, куак, куак…Куак, куак…Та, тааа-та-та-та» - повторялись зовущие звуки. За лесом дал осадку конкурент, это была не дикуша т.к. оттуда вскоре донеслись выстрелы. В той стороне находилось «Чертово» озеро. Отец Димке рассказывал про него - утки там много, но даже в августе туда хрен пролезешь, поэтому и название такое, а тут весной кто-то пробрался! Митяй примерно знал, где оно находится, все хотел на нем поохотится, но до сих пор, так и не попытался найти. Ружье Митяя молчало, и лишь призывнее над озерной гладью разносились звуки его манка. Погас на верхушке вековой ёлки последний луч, огненное зарево медленно увядало за лесом. Мрак постепенно опускался на деревья, озеро и шалаш. Зажглись первые звезды - еще одна счастливая охотничья заря была позади. Димка вылез из скрадка и пошел разводить костер, чтобы погреться самому и подогреть похлебку. Привычно чиркнула спичка, свилась в тугую спираль растопочная береста. Ярко заиграли первые языки пламени, ночь насунулась на огонь, теснее сгрудились невидимые кусты и деревья вокруг костра. Глубокая, спокойная и таинственная тишина опустилась на уснувшее озеро и лес. Митяй долго ещё сидел у благодатного огня, думая о своём – важном, вечном, настоящем. Спать он улегся уже глубокой ночью, прямо в шалаше…

Димку разбудил недалекий выстрел за лесом, он открыл глаза - было еще совсем темно. Митяй нащупал ружье и манок. «Куак, куак, куак…Куак, куак…Та, тааа-та-та-та» запела искусственная мембрана – где-то, совсем рядом справа в ответ шваркнул селезень, и послышались два шлепка приземляющихся на воду птиц. Димка всматривался во мрак, но пока ничего не мог разглядеть. «Куак, куак, куак…»- чуть тише сработал манок, и в шагах пятидесяти на темной воде появились два светлых, медленно приближающихся пятна. Митяй не дыша, высунул из бойницы стволы ружья, накрыл ими ближнего крякового и нажал на спуск. Первый селех кувыркнулся, а второй возмущенно шарпя, свечой стал набирать высоту. Сидя стрелять из бойницы в поднимающуюся птицу было неудобно, и Митяй вскочил в полный рост, что бы достать её вторым. Но прежде чем Димка поднял ружье, птица успела исчезнуть в сумерках рождающейся зори. Митяй нашел глазами битого селезня, выбрался из шалаша, и в азарте не замечая, что зачерпывает воду через загнутые голенища сапог, полез доставать трофей. Он весело шлепал, между кочек сжимая за шею неплохого крыжня. «Хороший у меня манок, рабочий» - подумал Димка, вернувшись в скрадок. За лесом раздавалась осадка, уверенно манящая на разные лады. И снова прогремел выстрел. Как мастерски! «Двумя манками, наверное, работает» – отметил про себя Митяй, и опять заработал своим, пытаясь подражать соседу. Первый свет новой зори погасил звезды, утро, набирая силу, защебетало птичий гимн весне. Над шалашом ниточкой протянула пара чирков. Сзади вдоль леса пролетел кряковой одиночка . Митяй не упустил возможности и, стараясь как можно правдоподобнее подражать, закрякал в очередной раз. Селех сделал круг и пошел на снижение к шалашу, но видимо что-то заподозрив не сел, а потянул дальше.

Димка не выдержал, быстро встал в полный рост и вскинул стволы в угон. После выстрела селезень, кувыркаясь через голову, плюхнулся в прибрежную рябь, нелепо распластавшись на воде. Митяй, уже не суетясь, сходил за лодкой и поднял с воды битую птицу. Он посмотрел на рассвет, в щеки лучом ему брызнуло озорное солнце. Вот и еще одна зорька наша! Ну, пора и честь знать.

Димка выбрался на берег, повесил селезней на куст и пошел кипятить чай…

Димка сидел на сухой валежине, мечтал о чём-то своём, светлом, и прихлёбывал из кружки терпкий, ароматный чай, когда позади вдруг послышался шорох. Митяй вздрогнул, чуть не пролив кипяток на себя, и обернулся. Из леса, с ружьем на плече и корзинкой в руках, бесшумно вышел дед. Митяй понял, что это его нынешний «сосед».
-Здорово, паря! А я все думаю - кто тут брякат-крякат? Ну, как дела?
-Да, нормально - ответил Димка, кивая на подвешенную на куст пару изумрудоголовых селезней.
-Ааа… Добре, добре! Манок уж у тебя только больно противный - улыбнулся старик, прищурившись, отчего морщинки от краёв глаз тоненькими лучиками брызнули к вискам.
-Ну, уж какой есть, работает нормально…
Дед присел рядом, огладил узловатой рукой седую бороду, хитро улыбнулся, и достал из корзинки подсадную. Он бережно погладил её, как гладит охотник свою верную собаку, которая много раз радовала своего хозяина хорошей работой. - "Мотри, какА красавица!" Утка смирно сидела на коленях, привычная к загрубевшим мозолистым рукам, и будто понимая что её хвалят, до смешного важно вытягивала шею, и прикрывала глаза. На зеркальцах крыльев играло солнце, переливаясь золотыми оттенками.
-Да, красота-а-а… Митяй завороженно, не отрываясь, смотрел на утку, восхищаясь совершенными формами пичуги, дикой окраской её оперения... Несомненно, эта подсадная, смиренно сидящая на коленях у человека, была маленькой частичкой Великой природы, неотъемлимой частью раскинувшегося перед глазами пейзажа!
-То-то, от... А что твоя свистулька-бирюлька? Ни красы, ни души… Как энтих-то дОбыл - дед кивнул на селезней, - не вразумею. Аль повезло? Он опять прищурился, и посмотрел голубыми, выцветшими, словно июльское небо, глазами, на Димку.
- Может и повезло... А может и нет! Нужно, дед, манить уметь, и будет тебе фарт. Сам-то много ли добыл?! - сам себе удивляясь, с вызовом спросил Митяй.
- Да ты паря не кипятись, не серчай на меня, старого. Мож и правду разговор-от не с того начал. Извиняй, коль обидел. Я, это.., вот чо... Дед, опустив голову, как-то смущённо осёкся, а затем, тряхнув бородой, с жаром заговорил: "А хошь с моей утей поохотить? Не утка - истая "клювопатра"! Всех кавалеров созовёт окрест! Отведёшь душеньку-то, полюбуешься утицей моей, Люськой-то! А..?"
Димка смутился, и ему стало неловко за свои слова, за свой вызов, перед этим старым охотником. Мальчишка! Ну что уж такого сказал ему дед? Митяй хотел сегодня ехать в город, но неудобно было ответить отказом деду... Димка чувствовал перед ним свою вину, да и поохотиться с подсадной было интересно.
- Ну так чо? Согласный, аль как?
Димка посмотрел на деда, кивнул утвердительно, и улыбнулся. Ему показалось, что у старого охотника словно гора с плеч упала. Он как-то весь распрямился, сбросив с себя напряжение ожидания его, Димкиного ответа. Такое же чувство охватило вдруг и Митяя. От размолвки, произошедшей меж двумя охотниками, не осталось и следа! Дед, посадив утку обратно в корзину, встал, одёрнул руками полы обрезанной, прожжёной в нескольких местах, солдатской шинели, наверное ещё времён войны, закинул за спину курковку, и махнул Димке: "Айда, паря, за мной. На мой балаган пойдём. Ща костерок разожжём, ушицу сварим, пожуём малёха, всё веселей будя! Давеча пара щурят в сетчонку влетела." Димка быстро собрал свои нехитрые пожитки, оглядел место стоянки, не забыл ли чего, и зашагал за дедом...
Они миновали широкую полосу мелколесья, перевалили через можжевеловую гриву, и вышли к болоту. Топкое в любое время года, и как говорил Димкин отец, непроходимое, сейчас оно представляло собой сплошную водную гладь с торчащими то тут, то там из воды, чахлыми сосенками.

Дед достал из армейского вещмешка топор, одним ударом вырубил длинную слегу, и вручил Митяю. "На вот. Мотри только, паря, за мною шагай. И не приведи тя господь в сторону куды! Потопнешь! Здеся стара гать проложена под водою. Мало хто знал. Только наши, деревенские. А нонче уж поди я один остался, хто дорогу туды - дед указал кривым пальцем в сторону "Чёртового озера" - знат!" Старик подхватил свой шест, воткнутый на краю болота, который Митяй принял сначала за тонкое деревце, и уверенно шагнул в топь... Димка внимательно смотрел куда старый охотник ставит каждый раз ногу, и старался не отставать. Ну куда там! Дед как-то легко, по-кошачьи, и настолько быстро двигался по болоту, что у Митяя, поспешавшего за ним, сбивалось дыхание, а лоб покрылся испариной! "Во дед даёт! Как молодой чешет! Сколько же ему, интересно лет? Уж всяко поболе шестидесяти! И ещё, поди, столько же проживёт! Во, какой раньше народ был, крепкий! Не то что сейчас..!"
Всё же благополучно миновав гиблое место, охотники ступили на земную твердь. Митяй тяжело дышал, а дед.., тот даже и не запыхался! Лишь искоса, с хитринкой поглядывал на Димку, будто не замечая его усталости, и улыбался в свою густую белую бороду. Ну вылитый Старичок-лесовичок из сказок!
- Ну, дедушка, загнал ты меня! Как лось по болоту, шасть-шасть, только брызги в стороны! А сколько же вам лет, интересно?
- Да хто ж знат-то? По пачпорту, дак семьсят чатыре, но отец, царствие ему небесно, сказывал, что пачпортистка-то ошиблась, али ещё какА оказия стряслась, и год рожденья-то мой, неправильно вписала. Наверно поболе мне, а сколь на самом-то деле, не ведаю! Вот так-от, паря.
Митяй слушал деда, и думал: "Какой же крепкий старик! Не-е, в наше время до такого возраста и дожить-то - не доживёшь, а он вот по болотам бегает, охотится! Значит и глаз ещё зорок! И рука тверда. Вон как слегу вырубал! Одним ударом! Ну и ну!"
Пройдя совсем немного по лесу, охотники вышли на берег большого озера. Вода в нём была чёрной, как дёготь. На многочисленных, гиблых сплавинах белели фигурки чаек, из воды повсюду торчали уродливые пни и причудливо вывернутые коряжины. Отжившие свой век деревья, лежали у берега, выставив из воды свои корявые ветви-щупальца. Стайка каких-то нырковых уток, отдыхая, дрейфовала по ветру вдоль большого, поросшего высоким лесом, острова. Тихо шептал на ветру камыш, и гнусаво кричала в зарослях прибрежного ивняка невидимая болотная птица... Балаган располагался недалеко от воды. Шагах в ста, на берегу небольшой бухточки, темнел дедов шалаш. Охотники, сбросив поклажу, раздули чуть тлеющие угли, и скоро костёр затрещал, облизывая хищными языками пламени, еловые полешки. "Сосну надо бы. Не так стрелят. Да где её взять-то? Низина..." - сказал дед, ставя на огонь закопчёный, видавший виды, котелок. "Давай-ка, паря, сходи ещё за дровами. Боюсь, не хватит... Вон там - дед махнул рукой в сторону излучины,- за поворотом, несколько дерЕв подмытых лежат. С их и бери! Разберёшься!"
Митяй, прихватив топор и верёвку, двинул вдоль воды по хрустящему ракушками песку. Впереди, с тревожными криками, то и дело с отмели слетали различные кулички. Они подпускали Димку почти вплотную, и вновь, едва не касаясь острыми крыльями песка, устремлялись вдоль берега...
Нарубив целую вязанку дров, Митяй возвратился к костру. Дед, помешивая ложкой в котле, жмурил глаза от едкого дыма, и с кем-то разговаривал. Только тут Димка увидел дедову Люську, привязанную у небольшой лужицы. Утка хорохорилась, приводя в порядок оперение, и как-то нежно поквохтывала, словно что-то отвечая деду! Митяй усмехнулся, и свалил вязанку под навес, сделаный из куска почти до бела выгоревшего на солнце, брезента. "Пущай покормиться, прихорошиться, водицы попьёт! В вечер ей работать ешо!" - сказал дед. "От посмотри на её! С виду утка как утка. Каких в каждом дворе, коль охотники есть, полно. Ан нет! Вишь, головка словно точёна, клювик не длинён, лобик крут, через глаз проточинка чёрна имеется? А тело, тело-то само вишь како?" Димка посмотрел: тело как тело. Утиное. Спереди голова, сзади хвост. Он пожал плечами. "И-и-эх-ха! Неужто паря не вишь? Тело-то длиннО. У дикары не тако! А знашь почему? Это утка самой что ни на есть настояшшой, нашей, семёновской породы! Мой прадед занимался, дед, потом отец разводил. Сейчас вот я..." Охотник задумался, и посмотрев куда-то вдаль, тихо молвил: "А ужо опосля меня некому буде... Сын не охотник, в Петербурге живёт... Редко топерь видимся-то..." Глаза старика часто заморгали, и он, сделав вид, что отворачивается от дыма, вытер лицо тыльной стороной ладони... "Ну да ладно, давай исти-то! Поспела ушица! Запах-то, запах какой, а?!" Старик налил по тарелкам юшки, а рыбу вывалил на свежерубленый еловый лапник. "Ну, не грех нам топерь под таку ушицу и по маненьку усугубить!" Уха на свежем воздухе была действительно умопомрачительной! Они положили по второй тарелке, и дед, разливая остатки из бутылки, продолжал: " Знаешь, паря, уток своих я всю жисть в чистоте держу. И отец с дедами следили за тем. Абы с кем, а особливо с дикарём, не сводили. Иначе всю нашу семёновску породу, почитай лучшу, извЕсть недолго. Потом уж не поправишь! Может кому, потомкам нашим, опосля нас, пригодиться ешо! А ты ешь, ешь! В городе небось, ни в одном ресторане тако объеденье не отведаш!" Димка наворачивал за обе щёки. Аппетит был зверским! А дед, меж тем, продолжал: "Сама лучша охота, это не щас! С прилёту мы всю жисть охотимся. Стало быть, по нонешним временам, в браконьерах числимся. А посуди, како это тако браконьерство, коли утка с прилёту без яйца по разливам обретаться? Это потом уже, как начальники ваши, городски, охоту открывают, утица уж гнездо мастерит, да кладку делат! Да и другУ птаху малу в это время тревожить не гоже, по весям шарахаться, да в белый свет палить! Вот де браконьерство-то. А селезень первый, видал какой прёт? Северный-то крякаш? Не, не видал? А разница-то с нашим, местовым, имецца! Наш што? Селезень и селезень... А тот, пролётный, крупней намно-о-ого, да тяжемше нашего-то!

И никогда худ не быват, жирён как осенью. А уж как шарпнет! Что ты! Крах! Шарп-от от него другой, густой, спокойный. Да и сам он, утёнок-то, не боязливый. Прилежно идёт к подсадной-то, с шарпеньем постоянно, успокаивает её, стало быть. Коль подсадная правильная, редкосадая, не горлопанит бестолку на дроздов да чаек, да с "приговором", вон, как Люська моя, то быват и свою подружку бросит! Шо,не веришь?! Та квачит недовольно: "Мол, куды ты, кобель?" Он уж заменьжуется было, и в обратку... А подсадная в это время как начнёт приговаривать, да головой в сторону кивать, и боком, боком, к ему подкатывать! Тут уж всё, сгорел селезнёк-любовничек! Распушится весь, гребень подымет, на воде привстаёт, шею тянет, свистит. Быват и водой из клюва брызджет - вот мол как я умею! Любуйся! А опытна подсадная-то зыркнет карим глазом своим на шалашку, смекнёт, что щас стрел будет, и в сторону, в сторону отплывает... Всё она понимат, подсадная-то... Почитай, с утицей подсадной, сама лучша охота и есть! Здесь вся природа на виду: и лес, и вода, и небо... А пичуг разных, что весне радуются, ты, паря, столько ни на одной охоте не встретишь! Взять хоть на токах, хоть на тяге. Все весной к воде жмутся, радуются стало быть весне! А почему? Потому что весна начинацца с воды. Без её весны не быват! Вода, это само главно творение божье в природе и жизни нашей, человечьей. Без воды ни одна тварь богом созданная не выживет! Во как! Вразумеешь?!" Митяй кивнул. Как же доступно, самыми обычными словами, рассказывал этот старый деревенский охотник, о таких важных в нашей жизни, и таких правильных вещах!
Долго сидели охотники на берегу озера, беседуя под звуки птичьих голосов об охоте, природе и жизни. Многое поведал Митяю дед о премудростях охоты с подсадной уткой. Апрельский день как-то незаметно иссяк, и солнце скатилось за лес, выпуская в прогалы между потемневшими сразу деревьями, золотые лучи-стрелы...
"Ну ладно паря, дОбре! Посидели, потравили, и будя! Пора тебе. Заря уж, недолго, как займётся. Люська вон, заждалась, истосковалась!" Старый охотник поднялся, и принёс из-под навеса кружок. "На-ка! Как, чё, ты топерича не хуже меня знашь!" Старик улыбнулся своей хитрой улыбкой. "Мотри, только, дикарю Люську не давай! Если близко сел, али в темени не вишь не зги, свистани чтобы слетел. Не проворонь!" Дед бережно принёс подмышкой Люську, и передал Митяю. "Ну, ладно. С Богом! А ты опосля зари-то, ночуй прям в шалашке. Там у меня перина знатна, духмяна: лапник да сенцо! И одеялка имецца. Но коли спать буш, так Люську-то сыми, не забудь. А в темнозорь опять высадишь. Можа помочь тобе, щас-то управиться?" Но Димка отрицательно покачал головой, буркнул: "Разберусь!", и зашагал к шалашу...
Едва Люська оказалась на воде, и Митяй юркнул в тёмное нутро шалаша, как утка разразилась осадкой: "Та-а-а, та-та-та!" И тут же послышалось мягкое шарпенье селезня. Димка переломил ружьё, вставляя патроны. Над шалашом просвистели крылья, и всё смолкло. "Не наш" - подумал Митяй. "Видать меня увидел, как я в шалаш забираюсь! Ну и к лучшему! Иначе уж больно просто!" Люська плескалась в воде, хлопала крыльями разбрасывая веер брызг, изредка отрывисто покрякивая. Завершив свой моцион, она приподнялась на лапах, и с силой замахала крыльями, шумно взбурлила воду.

Затем отряхнулась, выбралась на кружок, и принялась охорашиваться, временами кося глазом в небо. В затопленных кустах ивняка глухо прокричала выпь: "Пру-умб, брууум" Со стрёкотом и каким-то визгом, вдоль берега перелетали дрозды, но утка не обращала на них никакого внимания. Митяй полулежал на сене, а в небольшое окошечко, которое заплетал паутиной маленький паучок, ему открывалась крохотная частичка ещё светлого неба с маленьким облачком, и летящей вереницей гусей... "Так мало, но какая красота!" - подумал охотник, и подскочил как ужаленый от заркой Люськиной осадки. Пара кряковых, выставив ярко-оранжевые лапы, и словно на лыжах проехав по водной глади, с шумом села недалеко от подсадной. Селезень, вытянув шею и шарпя, с остановками, как-то боком, начал приближаться к Люське. А та не унималась, подавая одну осадку за другой... Митяй чуть высунул стволы ружья в бойницу, и снял предохранитель. То ли селезень что-то услышал, то ли заподозрил чего, но сразу остановился, и завертелся на месте, готовый слететь. Его подружка, как ни в чём не бывала щелокчила клювом воду, и изумрудоголовый успокоился. Раздался выстрел, утка с тревожным кряканьем шумно поднялась в воздух, а селезень вытянулся на воде, захлопав острым крылом с белым подбоем...
Люська, бросив мимолётный взгляд на обманутого кавалера, и чуть отплыв в противоположную сторону, начала квачить: "Куу-ак, куу-ак, куу-ак..." Димка переломил двустволку, вынул гильзу, и продул ствол. Он с наслаждением, глубоко вдохнул кислый запах сгоревшего "Сокола", и вставил новый патрон, защёлкнув замок. Этот неповторимый, умопомрачительный, и такой знакомый, родной запах, унёс на мгновение Митяя в детство! Туда, в тёплый день золотой осени, где в камышах, посреди болота, его отец переламывает после выстрела вот эту же двустволку, а он, Димка, жадно, с завистью и счастьем вдыхает струйку порохового дыма...
К действительности Митяя вернули громкие трубные звуки. Они неслись с неба, словно там кто-то играл на большой серебряной трубе. Охотник взглянул в окошечко, и увидел лебедей. Их оперение казалось розовым. Заря отражалась на могучих их телах, на сильных, огромных крыльях, с шумом рассекавших весенний воздух над "Чёртовым озером".

Кликуны, торопясь, летели на север, в край незаходящего за горизонт солнца, бескрайних тундр и тысяч озёр...
А Люська тем временем выдала такую осадку, что, казалось, заглушила все звуки вокруг! Кряковой, без облёта, шлёпнулся в таловый куст, и замер там, словно его и не было! На все Люськины увещевания, уговоры и "приговоры", он никак не реагировал. Димка всматривался до боли в глазах, но за переплетением ветвей, селезня не видел. Наконец, спустя долгое время, с края куста произошло движение, и Митяй увидел голову селезня. Сам же он, оставался вне видимости! "Ну! Выплывай же, выплывай!" - просил селезня Димка, но тот оставался совершенно неподвижным. Охотник тщательно прицелился в голову... "Нет, далеко! Очень далеко..." Подсадная лезла из кожи вон, но.., тщетно! Сколько бы продолжалась эта игра в гляделки, неизвестно. Уже начало смеркаться, и кряковой едва слышно взлетел! Он облетел шалаш стороной, пролетел за него, и всё закончилось... Митяй вглядывался в бойницы, но селезня в пределах видимости нигде не было, а вот Люська... Та по-прежнему не унималась. Димка уже начал привыкать к сложившейся ситуации, как над шалашом прошумело, и селезень упал чуть не на подсадную! Люська дёрнулась в сторону, а Димка громко свистнул. Селезень моментально, свечой стал подниматься вверх, но выстрел оборвал его полёт... Словно переломившись в воздухе, выгнув шею, изумрудоголовый шлёпнулся в воду, подняв облако брызг!
Охотник вылез из шалаша, снял подсадную, погладил, поблагодарил Люську, и аккуратно посадил в корзину. Затем вернулся за добычей.

Тяжёлые крякаши ощутимо оттягивали руку. "Хороши красавцы!" - улыбнулся Митяй. Он постоял ещё немного на берегу, вслушиваясь в весенние звуки под куполом тёмного неба, на котором уже зажглись звёзды, и нырнул в уютный дедов шалаш. Засыпал Димка под свист крыльев спешащих к северу утиных стай...
Проснулся охотник ещё затемно. Рассвет едва обозначился на востоке белёсой полоской неба и поблекнувшими звёздами. Люськин силуэт чуть угадывался на тёмной воде. Утка, сидя на кружкЕ, покрякивала, обозначая своё местонахождение. В тишине слышалось журчание ручьёв, какие-то неясные вздохи, стоны. Монотонно гудел в чаще мохноногий сыч, в талАх погоныш бесконечным свистом погонял своё невидимое стадо, да в шалаше, где-то под слоем сена, возилась мышь... Но вот чуть развиднелось, и на болоте журавли протрубили зарю. Зарождалось новое утро. Димка вдруг с грустью осознал, что это его последний охотничий рассвет в эту весну. Охота заканчивалась, а значит и весна для Митяя прошла, пролетела незаметно, на едином вздохе... "Та-а-а-а, та-та-та-та" - приняла Люська, и над самой водой вихрем пронеслись чирята, стремительно развернулись, присели за подсадной, завозились, гоняясь друг за другом! "Тууу-ту!" - пискляво крикнула чирковая уточка. "Трюк, трюк" - нежно просвистел в ответ селезеньчик. Чирки бесшумно вспорхнули, и умчались в сторону топкого, высокого кочкарника.
Три раза за утро к Люське подсаживались кавалеры, но Митяй свистом вспугивал их. Добычи было больше чем достаточно, а лишнего было не надо. Димка просто сидел в дедовом шалаше, созерцая красоту апрельского утра и любуясь Люськиной безукоризненной работой. После очередной осадки подсела пара широконосок - вестников конца весеннего пролёта. Димка знал, что плутни прилетают последними, и ни разу в жизни не добывал самого красивого селезня из всего утиного племени - обычно охота заканчивалась раньше их прилёта. Тут же Митяю предоставилась возможность. Когда расписной, квохчущий, и забавно трясущий головой селезень отдалился от своей уточки, Димка выстрелил...
Дед встретил его на балагане. Чай был уже заварен, и даже разлит по крУжкам. "На-ко, попей чаёчку-то! Токма вот заварил бруснижным листом. Видал-видал, как вы с Люськой-то управлялись! Знатны охотники, ничё не скажешь! Шо есть, то есть!"
После чаепития Митяй начал собираться. Жаль, очень жаль, было расставаться с дедом, с Люськой, с весной... До слёз жаль... Но.., ничего не поделать, рано или поздно всё заканчивается! И хорошее, и плохое... Димка видел, что и деда одолевают такие же чувства...
-Знашь, что милок? Ты ведь, щас через озёра, к деревне?
-Да.
-Ну,вишь, знать тебя мне сам Бог послал! На-ка вот!- старик протянул Митяю грубый суконный мешок.
-Второй дом от озера слева мой будет. Будь добр, передай старухе - пущай готовит, и скажи ей, шоб не волновалась, я еще на вечерку останусь... Урву уж последню зорьку! Да, и на следующий год захаживай, дам тебе уточку на прокат.
-Дожить до следующего года еще надо!
-Как не дожить? Не можно так! Заходи.
-Посмотрим… До свидания!
-Давай паря, извини, что не так!
Старик проводил Димку обратно через болото, и охотники распрощались, крепко пожав друг другу руки...

"Ну, прощай!"- сказал дед. "А весною свидимся! Не забудь, паря!" Он повернулся, и зашагал прочь. Димка смотрел ему вслед, сердце его отчего-то учащённо билось, а на душе было пусто и горько...
Митяй заглянул в дедов тюк. Судя по весу, и на глазок, в нем было с десяток селезней.
Он положил его на дно лодки, потом закинул свой не тяжелый скарб, взял "пэвэхашку" за веревку и потащил к воде. Лодка прошла вереницу озер и причалила к песчаному берегу на краю небольшой деревушки. Митяй быстро нашел дом старика, передал старухе мешок, и то, что дед будет вечером. Он глянул на часы, обрадовался, что успевает на десятичасовую электричку, и весело зашагал к станции…

Распахнуло объятья, ворвалось беспечными студенческими днями и пронеслось сочное зеленое лето, заблестел лес червонным золотом, отгремели осенние охоты. Укрыла зима белым ковром землю, замолчала вода подо льдом. Наступило долгое томительное глухозимье, в которое Димка в лес так и не выбрался. С апрелем, птичьей суетой вернулась весна, проталинами прошлась по полям, отворила реки, скинула оковы с озер, мутной водой напоила овраги. До открытия охоты оставалось совсем ничего. Слишком короток срок вешнего охотничьего счастья, многое хотелось успеть, не упустить. Перед Митяем вставали два вечных, трудно решаемых вопроса - куда и на кого? Знакомые звали в компанию за гусями, сам он мечтал о завораживающих реликтовым пением глухариных токах. А может посетить тетеревиные игрища и полюбоваться полетом тянущего в лучах заходящего солнца вальдшнепа? В один из вечеров Димка перебирал свою охотничью амуницию, и на глаза ему попалась красивая коробочка с надписью USA, в которой лежал его прошлогодний утиный манок. «А что, если действительно к деду рвануть, на Чертово?» Митяй закрыл глаза и в памяти возникли эпизоды минувшей охоты: гиблое болото, бездонное озеро с темной водой, причудливые коряжки торчащие вдоль заросшего берега, вкуснейшая уха под чарку горькой, хитро улыбающийся старик, страстно манящая подсадная и бьющий крылом весенний красавец-селезень. Димка колебался не долго. «Да, решено!» - он засунул пресловутую коробку подальше в кладовку, чтобы не искушала, и довольный стал планировать приближающийся охотничий праздник весны.
За день перед открытием Митяй выдвинулся с утра, чтобы застать старика дома наверняка. Он вышел на станции, и припеваючи зашагал к дому деда. Сапоги весело чвакали по раскисшей колее и казалось, сами несли Митяя мимо деревенских изб, которые как стайка нахухлившихся воробьев на ветке, грелись в лучах вешнего солнца. Дом старика Митяй нашел сразу, калитка была не заперта. Димка поднялся на крыльцо и постучал.
Дверь ему открыла сгорбленная бабка в засаленном фартуке.
- А мне бы, деда. – Митяй только сейчас поймал себя на мысли, что не знает, как его зовут, и от этого ему стало неловко.
- Нет его сынка…
- А когда будет?
- Совсем нет, милый... Схоронили месяц назад...
Митяй, опешил – «Деда нет! Как?!...» Старик виделся Димке таким бодрым, энергичным и полным жизненных сил, казалось он ещё лет сто проживет… «Нет человека, его единомышленника, его друга! Как мало они успели вместе... Что теперь?... Куда?... Назад?... Домой?...»
Митяй растерянно помялся, не зная, что ответить.
- Извините… - ошарашенный услышанным, он придерживаясь за перильце спустился с крыльца, запинаясь вышел за двор и поплелся по проулку, сам, пока не зная куда.
Еще скудноватая, незатейливая, но такая милая для ока охотника весенняя акварель красок разливалась вокруг упоительной палитрой. Высокое апрельское солнце купалось в бесконечно глубокой синеве, а его теплые лучики приятно щекотали лицо и играли в темных вешней лужах, слепя глаза. Где-то в вышине косяками дружно тянули стаи пролетных гусей, на озерах резвились утки. Митяй ничего этого не замечал. Его ноги волочились по обочине разбитой деревенской дороги, мысли беспомощно путались, глаза подернула влажная поволока, сердце от нахлынувшей тоски сжималось в груди, а к горлу подкатил тугой комок, который Димка никак не мог сглотнуть…
- Эй, парень, обожди-ка! - Митяй обернулся и увидел всю ту же сгорбленную бабку, семенящую за ним в старых галошах, с корзинкой в руках.
- Ты, не на охоту ли?
- Да…
- Он говорил, что придешь - старуха протянула Митяю кошелку.

- На-ка вот, Люську - дедова любимица. Велел тебе передать. Только верни опосля…

Авторы: LDmitry, С-300

Vadimka 16 мая 2014 в 10:03